На переменах парни любили устраивать гонки вокруг шараги. А что я? Я же принял участие. В личной гонке.
Без предварительной записи.
В параллельной группе училась Надя. Или же: "староста всех групп", или "Надежда колледжа". Ни разу не видел её на парах. Всё время она бегала по завучам, то и дело держа в руках документы. Что странно, шла на красный диплом. Отдыхала только на большой перемене. С толпой подруг и сигаретой в руке. Такой вот колорит.
Не знаю, чем именно она попала в моё сердце. "Умница-бандитка", я бы сказал. Мешковатая одежда и пацанские повадки не могли скрыть её внутреннюю красоту.
Безусловно, за ней бегал почти весь колледж. Вероятно, мелкие драг-заезды устраивались только из-за неё и только при уверенности, что она вышла покурить.
Я сидел на лавочке в парке и наблюдал за ней. Никогда не хватало наглости вырвать её из очередного процесса концертмейстерства. В перерывах между парами я рисовал Надежду, а на самих парах писал стихи, посвященные ей.
Поначалу этот день отличился от других лишь тем, что я дорисовывал последние штрихи на портрете. Птицы щебетали любовные серенады. Солнце согревало не хуже пледа.
Карандаш чертил последнюю линию ресниц, когда на меня что-то увалилось.
– Здорова! Чел! Ты сегодня рановато чёт! – обняв меня за шею, сказал друг.
Конечно. Какой колледж без друзей? С Ваней я познакомился при подаче документов. Он стоял в майке "AC/DC", а я как раз гонял в наушниках альбом "Hells Bells". Услышав знакомые бэнды, он повернулся ко мне. Так и познакомились.
– БЛЯТЬ! – воскликнул Ваня, увидев перечёркнутый рисунок.
– Иван, чёрт возьми! – крикнул я, сжав карандаш так, что он сломался пополам.
– Не ссы! Сейчас все сделаем! — го патлатое лицо выражало ехидство. Конечно, он просто вырвал листок. Я в панике облокотился спиной на лавочку и закрыл лицо руками.
– Нормально. Нарисуешь ещё же, – сказал он.
– Говнарь ты долбаный! – ответил я, схватив рюкзак.
Мне вслед звучало что-то вроде: "Ну погоди, чел!". Но, я не слушал, просто шёл домой.
Дома же меня ждали мои самые близкие друзья – аквариумные рыбки. Мария и Фрэнсис.
Такие милые. Несмотря на то, что мы находимся так близко друг к другу, рутина давит и душит, будто ты тот самый резиновый мячик под прессом. Пресс давит на тебя всей мощью, а умник с камерой комментирует "неожиданное" происшествие. Мячик разрывается, разлетаясь на огромные бесформенные куски.
Последние строки. Куча перечеркиваний. Почему я всё это делаю? Просто хочется. Вот так. Другого объяснения дать этому, увы, не могу. Может быть, именно так я выражаю любовь. Тихую и незаметную. Совсем как я.
Наступило утро. Мне пришлось выдвигаться на учёбу.
Первой парой нас гоняли на ОФП.
Покончив с мучениями, все выбежали на перемену. Я остался на лавочке и закрыл глаза. Тёплый ветер обдувал уставшее тело. Из наушников поднимал настроение Чет Аткинс. Несмотря на время года, его аранжировка "Mister Sandman" актуальна всегда. Ощущение, будто переложив ноты на гитару, он добавил совсем другое настроение. Как говорится: "Оригинал – для зимы, Чет – для жаркого лета".
Я ощутил, что кто-то сел рядом.
Конечно, ясно, кто это. Интересно, что на этот раз? Сорвёт наушники? Успеет установить растяжку с петардами? Ох, а он может. Ещё как может! Моя сонливость ему на руку.
"Пускай делает что хочет!" – подумал я и продолжил вслушиваться в мелодию.
На удивление он просто сидел. Уже и Чет отыграл, а я до сих пор боковым зрением видел этого непоседу в полном отчаянии. Стоп. У него грустное лицо? Серьёзно?
– Вань? – сказал я, снимая наушники.
– Привет, чел – улыбнулся Ванёк.
– С тобой всё нормально?
– Да. Просто извиниться хотел… – я вопросительно взглянул на него.
– Понимаешь, извини за рисунок, короче, навалился я как гиббон и чей-то портрет засрал. Не умею я извиняться. Прости.
Конечно, сложно сказать, что меня удивило больше. То, что он извиняется, или то, что он не прикидывается. Я знаю его хорошо. Чтоб ему поставили пять в диплом, он разыграл огромнейшую драму, в которой Ванин дед стал виновником его конфузов и опозданий на пары. Давно разложившийся, но всё же виноватый дедушка.
Несколько лет в театральном кружке принесли свои плоды. Но в этот раз он точно не врёт.
– Эх. Прощаю я тебя, дуболом патлатый.
– Да! – крикнул Ваня и повалился всей тушей на меня.
После, прозвенел звонок и мы побежали на пары.
Отсидев астрономию, с Ваней мы встретились на раздаче порций в столовой:
– Чувак, а ты кого рисовал вообще?
От неожиданности я подавился чаем. Раскрыв глаза, словно голодный кот, Ваня жевал столовскую булочку и смотрел на меня, будто на пачку "Вискаса".
– Какая разница? – прокашлявшись, ответил я.
– Апполинарию же? Ну? Угадал?
– Кого? А, ну да. Её.
– Странно. Как она в рисунок поместилась? – подняв глаза и наблюдая за мухой, сказал Ванёк. – А нахуя? – Не понял.
– Зачем ты её рисовал?
– Тренировался.
– Чел, ну не гони.
Прижав пальцы к вискам, он сказал: "У меня фо-то-гра-фи-че-ская память! Я же всё разглядел перед тем, как смять листок".
Обычно, получалось закрыть тетрадь под предлогом того, что пишу стихи в черновике. Но не в этот раз.
– Надя. Её рисовал.
– Я так и знал! – заорав на всю столовую, Ваня смял пластиковый стаканчик.
– Тебе легче стало?
– Да. Дожирай, я тебе кое-что покажу.
Надеюсь, он не втянет меня в очередную авантюру.
Добив обед, я пошёл к Ване, который стоял у крана и флиртовал с первокурсницами.
– Мы идём?
– Вот, решительный самец! – сказал Ваня, подняв руки так, будто священник взмолился Богу. Рано или поздно я его закопаю. Послав на прощание воздушный поцелуй девочкам, он повёл меня к стенду с объявлениями.
– Видишь?
– Что вижу?
Ваня сорвал объявление и ткнул мне в лицо.
"Прием заявок на конкурс поэтов. 14 февраля, актовый зал"
– Теперь вижу – ответил я.
– Чувак, ты же стихи пишешь.
– Пишу, и что?
– Инсайдерская инфа. Догадайся, кто там будет?
– Логично. Она на всех мероприятиях.
– Так не тупи. Я тебя уже записал у завуча. Выхода нет! – крикнул Ванёк, показывая пальцами сердечко.
– Вряд ли что-то выйдет. Завтра воскресенье, давай отдохнем, а?
– Да что ты такой неподъемный, сука!
Только я собрался уходить, как он схватил меня за руку и с серьёзным взглядом проговорил:
– Сегодня. В восемь. У меня.
– Приходить как всегда?
– Правила знаешь, – отрезал Иван и побежал к выходу.
Вечер. Восемь часов. Я стоял в майке "ManoWar", которую он подарил мне на День Рождения, а с телефона во всю играли "Judas Priest".
Через пару минут Ваня выглянул в окно. Он держался рукой за раму, сидя в "XXXXL" футболке, с таким же принтом, как у меня.
Кивнув, он пригласил жестом войти в дом.
На входе на меня ничего не упало, никаких растяжек я не увидел. Странно. Очень странно.
Выбежав по лестнице навстречу, Ваня набросился с объятиями. Очень мило, особенно под музыку "Slayer".
– Мороженку?
– Может, позже.
– В общем, это не просто встреча для отдыха. Нужно поговорить, – сказал Иван, развалившись на кресле и пытаясь попасть в рот свисающим с пиццы сыром. – Ты, как я понял, влюбился, обалдуй! – продолжил он.
Я расположился на диване и предвкушал демагогии.
– Короче. Раз уж ты втюрился, то я тебе помогу. Поверь, я в этом шарю.
– Да уж конечно.
– Ни-ни! Поболее твоего! – тряхнув гривой, сказал Ваня.
– Окей. Есть конкретные идеи?
– Смотри. В шараге вечер стихов, верно? Значит так, ты придёшь туда и зачитаешь стих. Такой, чтоб стало понятно, что Наде, короче. Потом ты гордо вываливаешь из зала, а она кидается тебе на плечи. Вот!
– Зашибись. Мне кажется, ты что-то упустил. Как Надя поймет, что это ей?
– Ты же о ней что-то знаешь, раз уж втюрился?
Да уж. Этот засранец был прав. С Надей я учился в одной школе, когда перевёлся в девятом классе. Хуже, чем она, вряд ли можно было отыскать. Если кто-то разнёс стёкла, то без сомнений на допрос вели её. Накурено в туалете? Конечно, Надя. Впервые мы пересеклись с ней, когда я дежурил у поста охраны. Она сбегала с уроков, а моё дело было таким: "не впускать и не выпускать". Что-то у меня ёкнуло в груди, когда я увидел эту очкастую хулиганку. Она бежала одна. Даже не дожидаясь просьб, я молча открыл ей дверь. Она взглянула на меня так, будто мы знакомы с самого раннего детства. Будто мы уже давно родные люди.
Толстенная математичка то и дело цеплялась к ней в школьных коридорах. Как мне рассказывали подруги, почти все учителя называли ее суицидницей из-за царапин на руках.
Приходила она исключительно на контрольные и исключительно за пятёрками.
В колледже Надя будто расцвела. Новые люди, новое место, новые знания и возможности. Я был очень рад за неё.
– Допустим, я о ней что-то и знаю. Дальше что? – ответил я, выхватив пиццу из коробки.
– Знаешь что-то такое, чего никто не мог бы знать? Что-то личное, что ли.
– Мы с ней косвенно знакомы. Намекнуть в стихе смогу, – уверенно ответил я.
– Вот это по-нашему!
Бутылка с энергетиком зашипела, и Ванёк наполнил стаканы.
Он поднялся и громко заговорил:
– Согласен ли ты, Артемий, выполнять все мои приказы, покуда сердце Надежды не станет вашим?
"Хуже не будет, уж точно. Он – человек дела, так сказать", – промелькнула мысль.
– Согласен!
– Согласен ли ты действовать по моему плану?
– Да!
– Сила!
– Ме́тала!
Ваня плюнул на ладонь. Я сделал то же самое. Напрягая бицепсы, мы пожали руки и друг открыл шкаф.
– Смотри. Я всё подготовил. Есть план, – Иван достал листок А4 с нарисованным человечком в костюме.
– И чё это? – удивился я.
– Это ты, короче.
– Ладно…
Иван напялил на меня свой выпускной костюм, уложил лаком волосы. Не знаю зачем, но он старался сделать прическу, как у Маяковского. Побрызгал меня одеколоном своего отца, который тот использует лишь перед важными встречами.
– Аккуратно. Термоядерная херня! – крикнул Ваня и приказал растирать по шее.
Следующим шагом была попытка нацепить на меня старый дедовский монокль, но мы оба решили, что это плохой вариант.
– Сука, я бы сам тебе дал, – сказал друган, поднося мне зеркало.
– Слушай, а если восемьдесят лет назад мою семью расстреляли и выжили только младшие сёстры, то считаюсь ли я выходцем из обедневшего дворянского рода? – спросил я, рассматривая лицо на присутствие прыщей.
– Ещё как! Конфетка, короче. Запомни, – продолжил он, – точно такую же процедуру повторишь в понедельник. Костюм и лак для волос забирай нахер, потом вернёшь. Ботинки свои надень, мои воняют.
– Спасибо, Вань.
– Самое главное, помни: ты не один.
– Ты со мной, братишка.
– Да нет! Дурила. Как бы да, но и нет. Ме́тал с нами!
– Точняк!
Добив энергетики и пиццу, всю ночь мы смотрели хорроры по телеку.
Настал день Х. Предварительно повторив процедуру преображения и зайдя к Ване за чудным ароматом, мы вместе двинули в шарагу.
Я сидел за кулисами в то время как местные поэты читали стихи о любви и весне. Некоторые – о любви к весне. Кто о чём. Пришла моя очередь выходить. Трясущимися руками я смял листок со стихом и сунул его в карман.
Толпа неугомонных студентов замолчала. На задних рядах сидел Ваня и показывал козу, приоткрывая рот, имитируя крик. Тишина. Надя смотрела мне прямо в глаза. Сердце бешено скакало в груди. Ещё немного, и меня хватит инфаркт. Всегда так. Будь ты музыкантом или писателем – разницы нет. На сцене ты чувствуешь себя голым.
Выдержав десять секунд, я набрал в грудь воздух и начал размеренно читать:
" Ветер воет от тоски,
С ним поёт и вьюга.
Безразличие и боль,
Не увидеть юга?
Так и стой людей среди,
Так и жди ответа.
А мне это надоело,
Я желаю лета!
Счастья, радости хочу,
Воздуха на свежем поле.
Ненавижу я и хоть,
Но, с тобой – да в море.
Время бы вернуть и смелость,
Ускользнула твоя тень.
Став навесом для неё,
Отворил ей дверь.
Мои чувства на бумаге,
Всё собрав – я их сожгу.
Только ревность в моих мыслях,
Образ нежный твой храню.
Словно пахарь средь пшеницы,
Взгляд упал на всех людей.
Каждый день я жажду в мести,
Мести огненных очей.
Ведь пытался позабыть,
Я клянусь, всем сердцем,
Но не вышло у меня.
Некуда мне деться. "
Закончив, я выдохнул. Мысли превратились в кашу, в ушах гудело. Публика одарила меня аплодисментами. Надежда смотрела на меня удивлённым взглядом. Она всё поняла. Ваня поднял большой палец в знак одобрения.
Я убежал. Не дождавшись похвалы от преподавателей и прочих слов. Просто сбежал.
Ноги принесли меня в туалет. Сев на подоконник, я закурил. Знаю ведь себя. Хоть и бросил год назад, но пачку с собой взял. Не прогадал, видимо.
Руки тряслись. Я сидел и затягивался дымом.
" Дерьмо! Дерьмо! Что это за хрень? Лучше бы просто подошёл к ней и заговорил. Как люди! Как нормальные люди! А тут всё! Бред! Бред же!"
Трясущимися руками я достал наушники. Взяв телефон, сделал всё как обычно.
Плеер – случайный порядок – воспроизвести.
Нежные ноты перегруженной гитары сливались с клавишным аккомпанементом. Нарастая, звук становился острее и острее. Всегда казалось, что когда Уайльд играет бэнды, то описывает человека. Точнее, такие образы всплывали в голове. Стрелы пронзают его тело, а он стоит дальше. Стоит. Просто стоит.
Весь туалет провонял дымом.
Я ударил рукой об стену. Кожа содралась так сильно, что кровь оставила следы и потекла на пол. Хотелось закричать в микрофон и разбить гитару. Как Курт Кобейн. Просто орать под шугейз на заднем плане.
Всё время меня не покидало чувство того, что на меня кто-то смотрит.
"Надеюсь, они услужливо уйдут", – открыв глаза, я увидел её.
Надя села рядом на подоконник. Дыхание сбилось, а в горле пересохло. Сердце колотилось ещё быстрее, чем там,а сцене. Резко сорвав с себя наушники, я молча смотрел на Надежду.
Она развернула листок с рисунком, который вырвал Ваня.
– Ты красиво рисуешь. Я нашла его, кхм… В парке, у мусорки.
– Спасибо.
– Я тебя помню, – тихо сказала Надя.
– Я тебя тоже, – проговорил я ещё тише.
– Твой стих. "Ветер воет от тоски. С ним поёт и вьюга"...
– Это тебе.
Надя прижалась к моему плечу и взяла за окровавленную руку. Я почувствовал её живое тепло. Она посмотрела мне в глаза.
От поцелуя меня отвлёк шум воды у крана, который вмиг прекратился. Не было видно, кто мыл руки, но я знал.
"This is.. The Painkiller!" – подтвердил мои догадки Роб Хэлфорд, из "чьих-то" наушников.
#i_классика
